Исчезнуть не простившись - Страница 68

К оглавлению

— Это что такое, едрена вошь?

— Си-ди, — ответил водитель.

— Я вижу, что си-ди. Меня беспокоит, что именно. Ты не сунешь это в магнитофон.

— Еще как суну.

Я услышал отчетливый звук, сопровождающий установку диска в магнитофон.

— Глазам своим не верю, мать твою! — воскликнул Белесый.

— Чего там? — спросил Лысый с заднего сиденья.

Прежде чем кто-либо ответил, заиграла музыка. Сначала инструментальное вступление, а затем: «Почему всегда поют птички… если ты… рядом со мной?»

— Чтоб я сдох, — изумился Лысый. — Это гребаные «Карпентерз»?

— Эй, кончай, — потребовал водитель. — Я на этой песне вырос.

— Надо же, — усмехнулся Белесый. — Эта та цыпка поет, которая ничего не жрет?

— Ага, — подтвердил водитель. — У нее анорексия.

— Надо таким людям скормить что-нибудь вроде гамбургера, — предложил Лысый.

Возможно ли, чтобы три парня, обсуждающие достоинства музыкальной группы семидесятых, действительно собрались отвезти меня куда-то и замочить? Разве не пребывали бы они в таком случае в более мрачном настроении? На мгновение я воспрянул духом. И тут же вспомнил сцену из фильма «Криминальное чтиво», в которой Самуэль Джексон и Джон Траволта, за несколько минут до того, как подняться в квартиру и расстрелять ее обитателей, спорят насчет того, как биг-мак называется в Париже. Эти ребята даже лишены того стиля. Более того, от них отчетливо воняло потом.

Неужели все так заканчивается? На полу в джипе? Несколько минут назад ты пил кофе в «Данкин донатс», пытался найти пропавших жену и дочку, и вот уже смотришь в дуло пистолета в руках незнакомого человека и думаешь, будут ли последние слова, услышанные тобой «им хочется… быть ближе к тебе».

Машина несколько раз повернула, проехала через железнодорожные пути, затем начала, как мне показалось, спускаться по покатой местности. Очевидно, мы приближались к берегу. Ближе к бухте.

Затем джип замедлил ход, резко свернул вправо, подпрыгнул на краю тротуара и остановился. Подняв глаза к окну, я увидел только небо и угол дома. Когда водитель выключил двигатель, я услышал крики чаек.

— Я хочу, чтобы ты вел себя хорошо, — сказал Лысый, глядя на меня. — Мы выходим из машины, поднимаемся по лестнице и заходим в дом, но если ты попробуешь убежать, станешь звать на помощь или еще что-нибудь столь же отстойное, я сделаю тебе больно. Понял?

— Да, — ответил я.

Белесый и водитель уже вышли из машины. Лысый открыл дверцу со своей стороны и выгрузился. Я сначала поднял себя на заднее сиденье, затем повернулся и вылез наружу.

Мы стояли на дорожке между двумя домами. Я был почти уверен, что мы находимся где-то в Восточном Бродвее. Дома здесь располагаются довольно близко друг к другу, и, посмотрев в проход между ними, я увидел пляж и за ним Лонг-Айленд-саунд. А разглядев остров Чарлза, я уже точно знал, где мы находимся.

Лысый жестом велел мне подняться на второй этаж бледно-желтого дома. На первом располагались преимущественно гаражи. Белесый и водитель пошли вперед, затем я, за мной Лысый. Ступеньки были покрыты пляжным песком и скрипели под ногами.

Наверху водитель открыл сетчатую дверь, мы последовали за ним и оказались в большой комнате с раздвигающимися стеклянными дверями, выходящими на воду, и верандой, нависшей над пляжем. В комнате стояли кресла и диван, а также полки с книгами в бумажных обложках. У задней стены находился стол и располагалась кухня.

Еще один грузный мужчина стоял спиной ко мне у плиты, держа в одной руке сковороду, а в другой лопаточку.

— Вот он, — объявил Белесый.

Мужчина молча кивнул.

— Мы вернемся в джип, — доложил Лысый и жестом велел Белесому и водителю следовать за собой. Троица вышла, и послышался топот их ног по лестнице.

Я остался в центре комнаты. В нормальной обстановке я бы подошел к стеклянным дверям, может быть, даже вышел на веранду, чтобы вдохнуть морского воздуха. Но вместо этого стоял, уставившись в спину мужчины.

— Яичницу будете? — спросил он.

— Нет, спасибо, — ответил я.

— Это легко, — сказал он. — Глазунью, болтунью, какую пожелаете.

— Нет, но все равно большое спасибо.

— Я поднимаюсь довольно поздно, иногда практически к ленчу, тогда и завтракаю, — объяснил он. Достал из буфета тарелку, переложил на нее часть яичницы, добавил туда колбасу, очевидно, поджаренную раньше и лежащую на бумажном полотенце, и вынул из ящика для приборов вилку и нож, который предназначался для стейков. Потом подошел к столу, отодвинул стул и сел.

Он был примерно моим ровесником, хотя, думаю, объективно выглядел хуже. Лицо покрыто оспинами, под правым глазом шрам длиной в дюйм, а когда-то черные волосы обильно сдобрены сединой. Он был в черной футболке, заправленной в черные джинсы, и я видел нижнюю часть татуировки на его правом предплечье, но понять, что это такое, не мог. Футболка обтягивала живот, и усилие, потребовавшееся, чтобы усесться, заставило его вздохнуть.

Он жестом указал на стул напротив. Я осторожно подошел и сел. Он перевернул бутылку с кетчупом и дождался, пока большая капля не плюхнется на его тарелку с яйцами и колбасой. Перед ним стояла кружка с кофе. Потянувшись к ней, он спросил меня:

— Кофе?

— Нет, спасибо, я только что выпил кофе в «Данкин донатс».

— Рядом с моей мастерской?

— Да.

— Он там неважный, — заметил он.

— Верно. Я половину вылил, — признался я.

— Я вас знаю? — осведомился он, принимаясь за яичницу.

— Нет, — ответил я.